Краткая преамбула.
Начать с того, что я далеко не сразу нащупал свой путь в жизни. За первые три послешкольные года я приобрел две рабочие специальности (жестянщик и кровельщик) и отучился (вечерами) в двух институтах – строительном и кораблестроительном (в каждом кончая первый курс и затем уходя из него – не тянуло продолжать ни в одном, ни в другом). За эти годы стал отъявленным туристом – в смысле именно пешего бродяжничества по лесам и болотам (туризма в смысле разъездов-перелетов по разным странам тогда в России и не существовало). Ну вот эта страсть и возбудила во мне огромное желание податься в геологи – ведь судя по книгам и фильмам именно геологи занимаются таким бродяжничеством даже не в выходные дни, а непосредственно по работе. Ну и далее уже именно о пути в геологию.
Изначальные невезения:
- 1960 г. Пытался подать документы в Ленинградский университет на факультет геологии – получил отказ в их приемке, даже безотносительно к факультету, т.е. вообще полный отказ: “Идите поработайте для начала…” (При том у меня уже был трехлетний рабочий стаж) .
- тот же 1960 г. Отказ в ЛГИ (Горный институт) допустить меня до сдачи экзаменов на геологоразведочный факультет (повод – очки на носу в 5 диоптрий). Пришлось поступить на металлургический – там, как бы, очки не помеха (?).
- 1962г. При переводе с металлургического факультета (после 2-го курса) на геофак я был зачислен не на полноценную геологическую специальность, а в группу РТ («Техника разведки», т.е. инженерия на геологической службе, конкретно на 2-й курс группы РТ-61, т.е. с потерей одного года). Геологические предметы на РТ тоже проходились, но в урезанном объеме – где-нибудь наполовину.
- 1963г. Затем, после 2-го курса, отказ в переводе меня на геологическую специальность – мол, на РТ и так мало студентов. Тогда я попросил дать мне свободное расписание на посещение занятий. При получении такового я грозился выдать параллельно два диплома – и по РТ, и по РМ (последнее, это – «Разведка месторождений полезных ископаемых», специальность чисто геологическая). Зам. декана – В.Ю.Эшкин – поначалу отнесся к этому вроде бы положительно, но вот декан (Ломтадзе – и.о. не помню) отказал наотрез.
- 1967 г. Как бы везение на Камчатке (но несбывшееся) – предварительное согласие главного геолога всей экспедиции взять меня после защиты диплома РТ на геологическую съемку (для начала – техником-геологом). И убытие с Камчатки для защиты диплома.
- 1968 г., май м-ц. Отказ руководства Пенжинской экспедиции (в отсутствие того главного геолога) определить меня в геологосъемочную партию – ты, мол, технический инженер, в этом русле и мысли свою будущую карьеру. В результате – волчий штамп в трудовой книжке (1968, июль), когда я отказался от этого и подал заявление на увольнение по собственному желанию (потому как был перед тем зачислен и даже проработал пару месяцев на отдаленном месторождении, выполняя параллельно и технические и геологические задания. все еще на что-то надеясь). И тогда в трудовой книжке появилась такая запись: «Уволен, как не приступивший к обязанностям горного мастера».
Ну и что же делать дальше? Взял сквозной билет с посадками в разных сибирских городах с геологическими управлениями – буду в них по очереди как-то пробиваться, даже с таким вот штампиком. Авось где-нибудь повезет. - И на первой же посадке в том пути – конец полосе невезений.
Дальше, на фоне превентивной регулярной травли, вдруг пошли действительные везения, как-то нейтрализовывавшие эту травлю.
- 1968. 1 августа. Удача №1. С.М.Тильман принял меня в лабораторию тектоники СВКНИИ (г. Магадан) на должность лаборанта, и сразу же отправил на полевые работы к моему проектируемому начальнику – вот так, сходу, сбылась моя, казалось уже почти загубленная, мечта. Ну и через пол-года он же перевел в техники (с чуть более высокой оплатой).[1]
- 1969 осень. Удача №2. Мой прямой шеф В.М.Мерзляков через год после моего приема поручил мне (еще совсем зеленому геологу) самостоятельную и очень непростую подтему в его теме, которой ему самому заниматься не хотелось. Эта часть его темы была по архею фундамента Омолонского массива, и сводилась она к изучению древнейших на Земле пород, исследование которых в этих краях замерзло на мертвой точке. При этом он предоставил мне полную самостоятельность – не вмешивался, не указывал и даже не проверял по ходу работы. Детальнее про мои успехи в этой работе, включая и написанное ниже (в пункте 3) см. здесь “Как Омолонский массив стал древнейшей геологической структурой” (это писано тоже на популярном уровне, а не только специалистам)
- 1974 г. После отказа Мерзлякова мне в соавторстве окончательного отчета по теме, я защитил свой индивидуальный отчет, по своей работе (удача №3), данные из которого очень пригодились мне для публикаций, созданных много позднее – уже в Израиле.
- 1976 г. Удача №4. Сплав по р. Сутам (и далее рр. Учур и Гонам до Алдана) – вне ведома Мерзлякова (в его отсутствие). Вовремя подвернулась возможность подсоединиться к отряду из Хабаровска [2], т.е. поучаствовать в полевых исследованиях при очень незначительных на то расходах. И зам директора П.В.Бабкин (одновременно же и завлаб той лаборатории, в которой оказался Мерзляков, естественно вместе со мной, после его «расплевывания» с Тильманом) сразу дал согласие на организацию полевых работ с ними (а будь Мерзляков на месте, он бы однозначно отказал – для него мои научные интересы были пустым местом, хоть они и начались с его подачи). И наблюдения там, на Алданском щите Сибирской платформы очень хорошо скоррелировались с моими построениями по Омолонскому архею.
- 1977-79 г.г. Провал в защите моего второго отчета. Заводилами были мои коллеги, ну а на саму защиту позвали из ЦКТЭ заглавного магаданского петрографа М.Л.Гельмана, ранее знакомого с моими наработками, но вот тут выдавшим отрицательную оценку, причем в выступлении наиболее длительном из всех, и заполненном негативными придумками на мой счет (причина этого была достаточно ясна – в инициаторах моего задавливания состояла и его как бы ученица, но это уже отдельная история). После этого 3 года у меня были без полей и конкретной работы. Работал тогда я в свое удовольствие над разными статьями, в т.ч. и теоретическими. И все это время подвергался травле, ну а точней – шли постоянные потуги вышвырнуть меня из СВКНИИ.
- 1979 г. – изгнание меня из СВКНИИ (путем непродления договора) и затем прием М.Л.Гельманом на работу в ЦКТЭ Сев-Вост. геоуправления в качестве петрографа в отряд Шмакина. Причем, на низшую должность простого геолога и с минимальной ставкой при этом, невзирая на 12-летний стаж работы и с десяток-полтора уже опубликованных статей. И не хотел он меня – это было ясно видно, но вот его любимец Шмакин в петрографии – ноль, а дело того требовало. Вот только поэтому и взял. Так и на той нижайшей ставке я, описывая шлифы Шмакина и еще одного геолога из Анадыря (по просьбе Шмакина), выявил редкие породы и минералы, кои до тех пор в этих краях никто не обнаруживал.
- 1980 г. Через год, после первого же поля, Шмакин от меня отказался. Причина мне осталась неизвестной (можно подозревать, что просто зависть), и это, как бы очередное, долбание меня (четвертое или пятое по счету за 3 года) оказалось первым, начальным звеном в цепи удач, выведших меня на самостоятельную разработку отдельных тем уже здесь – в ЦКТЭ (таковые, как правило, ведутся старшими геологами, а не рядовыми).
- 1981 г.- перед летом. Удача №5. В силу того, что я оказался как-то подвешенным в воздухе, не у дел, Гельман и Глеб Сосунов нашли, чем меня занять – дело, с которым может справиться даже недотепа, выгнанный из научного института. Они (оба-два) вызывают меня как-то и дают установку – требуется обработать большое обнажение, от которого ожидали узнать много о строении тех мест (это – в Корякии, очень модном в то время районе для геологического изучения) и удивлялись, почему оно до сих пор нигде не описано. По карте оно тянется вдоль речки аж на 2 км. Потому и решили послать меня с небольшим отрядиком, конкретно с обязанностью задокументировать его и отобрать характерные образцы пород.
В принципе-то с такой работой должен справиться любой начинающий геолог, но обнажение большое, и каким-то конкретным временем для его обработки (скажем, неделей или там месяцем…) меня не ограничили. Когда я писал под эту работу полевое задание, то вставил там фразу о помощи геологам, проводящим съемку в том же районе, как раз в это время. Гельман такое задание подписал, возможно, и не особо вчитываясь в него.
Первый же проход вдоль обнажения показал, почему оно не фигурировало ни в чьих отчетах – геологической информации оно никакой не несло, т.к. все сплошь состояло из вдрызг перетертых пород – ничего распознать в нем было невозможно. Отправил я Гельману радиограмму об этом, и в ответ, так же радиограммой, получаю строгий приказ: «Обнажение должно быть задокументировано».
Ну, так ладно: требуешь – получи! Прошел снова вдоль обнажения, зарисовал его контуры, совершенно однотонно заштриховал его всего, взял пару десятков образцов с разных мест (убийственно однообразных образцов), обозначив эти места на зарисовке, и сделал несколько фотографий. За день справился, а что дальше? Можно заказывать вертолет для возврата в Магадан и/или переключаться на ловлю рыбки…
Но есть таки эта строка в полевом задании – о помощи съемщикам… Недаром же я ее вставил… И я приступаю практически к собственной геосъемке, чтоб разобраться в геологической структуре района и внести свою лепту в работу отряда в этом месте. И отряд этот, с которым я и сотрудничаю, помогает мне как транспортом (своим вездеходом), так и питанием (за которое, конечно, я расплачусь по окончании сезона).
К завершению полевой работы у меня получились вроде бы хорошие заделы по двум проблемам:
(1) В одном конкретном вопросе, по которому исходно было понятно, что для его решения нужен грамотный петрограф – это про внутреннее строение метаморфической полосы, само наличие которой было известно заранее.
(2) Вообще по выявлению общей геологической структуры района. Во всяком случае, мне удалось откартировать определенные толщи, а таковых там до меня еще никто не выделял. Далее, уже в камеральной обработке нужно будет детальней определить их породный состав и т.д. (в поле породы определяются на-глазок, и требуют дальнейшего уточнения разными камеральными методами). Геологи тамошнего отряда с моими выкладками полностью согласились – приняли их. Хотя я, наученный уже жизнью, опасался их неприятия. Но и дальше жизнь показала, что практические геологи из региональных экспедиций высоко оценивали мои наработки (в отличие от моего непосредственного начальства). - 1981 г. – октябрь-ноябрь. А вот защита полевых материалов у себя в партии оказалась провальной. Прежде всего, сразу по моем приезде, Гельман затребовал документацию по тому обнажению, и, естественно, я все тут же выложил ему на стол – и зарисовку, и образцы. Реакции его на нее не помню – скорей всего, перед моим лицом ее и не было проявлено. Да и что тут скажешь, когда образцы говорили за себя однозначно – а именно то, что зря потратились на отряд с таким вот исходным заданием. Зато он отыгрался чуть позже – на моей защите полевых материалов перед небольшой комиссией по их приемке (человек 4-5). После моего сообщения о результатах работы, он, с выражением прямо-таки какой-то брезгливости, поддел мизинцем уголок вывешенной кальки с отрисованной на ней моей полевой геологической картой, и выдал, что привезенные мной материалы не достойны даже троечки (минимально приемлемой оценки). Но тут же добавил, что двойку (неудовлетворительно) официально выставлять не стоит, что б не позорить нашу партию (не-не, не коммунистическую, а партию региональной геологии в ЦКТЭ). Пока что, сказал он, вопрос оставим открытым, – пусть, де, Левин расстарается привести все это хоть в какой-то мало-мальски приемлемый вид. Вот и все. При этом он не акцентировал, что имеет в виду под этим “приведением к приемлемому виду” – заданное мне обнажение (??) или прочие материалы – геосъемочные. Первое просто физически не подлежит какому-либо дополнительному уточнению-улучшению, а второе (новые съемочные данные) им лично мне не задавались, и в полевом задании значились не по его инициативе. В общем, можно сказать, что он талантливо замел мусор под ковер – заслонил свой провал с тем обнажением фигурой этакого гео-неумехи Левина.
- 1982 г.- зима-весна. В общем, опять запахло жареным. Но ниже того, что я есть (рядовой геолог на минимальной ставке) меня уже не опустить, т.е. придавить сильнее – просто невозможно. Так чего там волноваться?! Обида (и немаленькая!), конечно, была… Ну да мне как бы и не привыкать к таковым. Не в первый раз – ну совсем не в первый…
Но вот, вдруг, где-то зимой или ближе к весне, на собрании всей партии (не помню по какому поводу – скорей всего на тему чего-то полит-текущего) Гельман посреди своей речи, как бы мимоходом, поминает меня: «Полевые работы Левина получили у нас очень низкую оценку, и в целом-то она была правильной. Но он упорно работает, и я верю, что на выходе результат будет им улучшен». Ну и ну! С чего бы это у него такой финт? Ну, что работаю безотрывно, то да – по разным комнатам с пересудами и сплетнями не шляюсь, от микроскопа не отлипаю… Однако, для меня и посейчас загадка – если в поле не разобрался со структурой земли в изучаемом районе (что и подал Гельман тогда), то как это можно улучшить в камеральный (т.е. уже внеполевой) период? По-моему, это – нонсенс. Камералка только детализирует полевые наблюдения, может вносить какие-то частные поправки и что-то уточнять по данным микроскопии, хим.анализов и пр., но не больше.
Через какое-то время ситуация прояснилась – стало понятно, с чего это Гельману понадобилось оправдываться за завал меня на защите полевых, т.е. выгораживать себя задним числом, провозглашая свою как бы веру в старания и возможности Левина. Однажды вызывает он меня и выдает указание писать полевое задание на продолжение работы в том же районе. Оказывается, анадырская экспедиция затребовала мою помощь и на следующий сезон полевых работ того же отряда (удача №6). Такой запрос – это для нашей экспедиции и почет, и уважение, и дополнительные финансы. Так что Гельман тут даже расщедрился и поднял меня на одну ступеньку повыше – тот же рядовой геолог, но уже со средней (а не с минимальной) ставкой. И еще сообщил с такой привычной для него полу-ехидной улыбочкой, что на высшую ставку геолога (т. е. того же – рядового) мне рассчитывать не стоит – для экспедиции геолог на высшей ставке попросту невыгоден. Выгодней такового работника поднять в должности до старшего геолога с низшей его ставкой (хотя для человека-то низшая ставка старшего геолога, безусловно, больше высшей ставки рядового). Но… про старшего геолога – это как бы не для меня, не мой вариант. Напрямую последнее Гельман не озвучивал, хоть оно и было понятно по умолчанию. Ну а сам про себя я думаю – а с чего бы это и нет? Самостоятельные-то темы ведут именно старшие геологи, удел рядовых геологов быть на подхвате, помощниками. Однако, понимай так, что сие не для Левина – он потянет эту лямку и рядовым.
(И действительно, я так и тянул ее еще не один год. В старшие геологи я был переведен только уже ввиду моей предстоящей защиты диссертации. Неудобно как-то им стало – простой геолог и (на-тебе!) кандидат наук. А таковых в экспедиции всего-то 4-5 человек, и чуть ли не все – в тех или иных рангах начальников (включая Гельмана)… И было это повышение, кстати говоря, уже без Гельмана – после его ухода из ЦКТЭ в СВКНИИ). - 1983 г. Второе поле у меня не заладилось в психологическом плане. Тому была пара-тройка внешних причин (одна из которых доминировала), но это отдельный разговор. Нормально пошла работа, только когда в середине сезона убыли двое из моего отряда (исполнявшие роль как бы дрожжей в возбухании разных конфликтных ситуаций с анадырцами), и я остался напару с так называемым бичом по имени Вадим Трубицын. Бич – это на магаданском жаргоне человек из нижних слоев социума. И этот был с достаточной ленцой, тем не менее, по лагерю как-то справлялся, еду готовил, то есть тыл мне обеспечивал, а в маршруты я ходил в одиночку. И, к тому же, бич – бичем, а с радиостанцией он справлялся, даже умело ремонтировал и разборную мачту к ней, и ее саму (и то сказать, что по статусу у меня в отряде он проходил как техник-геолог, т.е. точно имел техническое образование и, очевидно, до скатывания в бичевание работал в этом направлении) .
Вот благодаря тому, что вторую половину поля мне никто не пакостил (изнутри моего отряда) результаты оказались успешными. Подчеркну – именно изнутри моего отряда, потому что внешние отношения со съемочным отрядом, для которого я и работал, так и не наладились после свистоплясок первой половины поля. Просто в качестве иллюстрации один такой эпизод – где-то уже ближе к осени, в конце полевых работ. Было дело, на базе отряда бросались на меня с ножами в руках двое сильно пьяненьких – практикант-студент и кухонный рабочий, причем заводил первый, а второй появлялся для его поддержки. Мне удавалось от них отбиться, выбивать как-то ножи и т.д. (ну пьяные же, хоть и достаточно резвые), но когда они выскочили по третьему разу с кухонной палатки с новыми ножами, я, ухватив тогда в руки топор, крикнул на весь лагерь: «Бочкарев, уйми своих, а то до греха дойдет, и тебе же отвечать придется!». Бочкарев (начальник всего этого анадырского отряда) вышел из своей палатки и увел их (точней – студента, а рабочий и сам при этом смылся). В следующие дни студент, все же, видимо, как-то стыдобясь, старался не показываться на глаза при общих сборах на обеды и пр. Ну а когда изредка все ж появлялся, то тот же Бочкарев покровительственно заводил с ним беседу, поднимая его дух – прямо про то не упоминая, но всем своим видом и просто интонацией подавая ему, что ничего страшного не было, забудь про это, и все. - 1983-84 г.г. – зима. Защита отчета по этой теме шла под нападками с разных сторон. Не помню, чтоб кто-то сказал что-то положительное, а звучало как правило: не сделал этого …, не посмотрел там…, а надо было вот так… и пр., и пр. При том, в процессе редактирования моего отчета Гельманом (он же – начальник партии, в которой эта работа осуществлялась и как бы нес за нее ответственность) с его стороны не было замечаний хоть сколько-нибудь серьезных. А вот на защите отчета он просто отмолчался по сути, а только выдал коротенько укор о задержке с его написанием. (И, кстати говоря, год или два спустя он же использовал мои материалы для петрологической статьи. Дань в соавторстве он мне отдал (соавтором-то проставил), но собственно в статье ни словом не обмолвился, что необычные исходные материалы были выявлены, закартированы и доказаны мною. Ну а он уже следом приложил к ним свои петрологические размышления и рассуждения).
Итак, при таком потоке негативных выпадов на защите отчета, дошло до того, что начальник ЦКТЭ И.С.Розенблюм, (естественно, председательствующий на этой защите) грозно вопросил: «А кто послал Левина с заданием в зону разломов? Кто бы там вообще смог бы решить какие-то стратиграфические проблемы? Что это за перевод впустую экспедиционных финансов?» Похоже, он настроился найти козла отпущения среди командиров среднего звена… И из сидевших там никто ответить не решился (и Гельман, и Сосунов языки как проглотили). А я не стал поддерживать председателя в этом и указывать на них. Вместо того, я махнул указкой в сторону вывешенной моей карты и в свою очередь зашел с вопроса: «Структура на ней видна?» И продолжил уже в утвердительном ключе: «Видна. И раз структура выявлена, то, значит, те разломы не мешают решать стратиграфические задачи».
Вот это именно то, что мои злопыхатели обходили стороной, зацикливаясь не на том что сделано (и что до того никому не удавалось сделать), а на том, что им по каким-то там личным причинам хотелось бы увидеть в моей работе.
После всего того было мало похоже, что мне еще дадут какую-то самостоятельную тему. Вскоре после той защиты Гельман высказал мне, что он сейчас не знает, что мне поручить – исходя из того, что мне удалось сделать в Корякии, он знает только один сходный регион, но пока там работы не проектируются. Я стою перед ним и про себя думаю: «А с чего бы это плясать только от того, что я сейчас делал? На изучение иных геологических формаций я не способен, что ли?» Но это только про себя – я не вступаю в споры с начальством, если, конечно, вопрос не чисто научный, геологический, а типа административного, кадрового и пр. (Вот интересно – тут он все же, хоть и сквозь зубы, но признал, некие мои успехи в изучении данного района, ну а вспоминал ли он при этом свое затаптывание меня в грязь по результатам первого поля, которое и заложило основу всего дальнейшего…?) В общем, было очень похоже на то, что он сунет меня к кому-нибудь в пристежку.
Но не Гельман таки главный распорядитель на Земле – все в руках Творца! - 1984 г. После всего того, где-то в марте-апреле, вдруг встречаю на ул. Ленина Борю Гусарова, геолога из Сеймчанской экспедиции, с которым как-то один раз пьянствовали вместе там, в Сеймчане, на майские праздники.
(Было то дело, к тому же, давненько – в 70-м или 71-м году, когда я уже был посажен в СВКНИИ на тему архея, но еще ходил в холостяках. Вот в тот май, конкретно на майские праздники, мы, в количестве 3-х человек, поехали из Магадана в Сеймчан к нашему институтскому другу Вите Половникову. А предварительно это с ним не согласовали – тогда и простые, стационарные телефоны были далеко не у всех, особенно в глубинках. Дорога (на двух автобусах с пересадкой) заняла целый день. Приехали, а Вити-то и нет – куда-то сам умотал на праздники. Ну, Витин друг и сослуживец – этот Боря Гусаров, которого мы до того и не знали, помог нам – устроил на ночь в общежитии, а назавтра организовал немалое застолье и за праздник, и в честь нашего посещения.)
С тех пор я с ним, кажется, и не пересекался, но вот, таки, встретились на улице. Последовал какой-то общий разговор, делимся новостями (за более чем 10 лет) [3] и вдруг он говорит: «Ты же, помнится, археем занимался? Так у нас вот – у Шамина на листе – омолонский архей, и он, бедный, не знает, что с ним делать… Помог бы ты ему…» Я чешу затылок (ну так – мысленно чешу), и отвечаю: «Я бы с удовольствием, да ведь работу себе не я выбираю – на то начальство есть…». И тут же мысль – может действительно выплывает шанс, один из тысячи, и как удачно по времени – когда я как-то еще не при деле… И продолжаю: «Ладно, я завтра поставлю вопрос перед моим начальником. А ты Шамину подскажи, что б свое начальство потеребил на эту тему». На том и расстались. (Итак, вдруг прямо-таки с неба свалилось совершенно неожиданное получение нужной информации – удача №7 !)
Назавтра предстаю перед Гельманом и докладываю, что в Сеймчане началась геосъемка, захватывающая омолонский архей. Так не стоит ли мне подключиться к этому делу? Гельман (который и без меня должен про это знать – на то он и начальник партии РЕГИОНАЛЬНОЙ геологии, чтоб держать руку на пульсе – где какие съемки начинаются и ведутся) промямлил односложно с этакой кислой миной: «Ну, посмотрим, а пока идите, работайте». И по этой его мине просто прочитывались его мысли в мой адрес: «Ну куда ты лезешь? Мало тебя надрючили за этот архей в СВКНИИ? Еще хочешь столько же получить?» (Кстати говоря, и он сам тогда топтался по мне там в своем выступлении с ба-альшим упоением и даже пристрастием – он был приглашен тогда на мою защиту как ведущий петрограф, да и вообще архей был в сфере его интересов и компетенции как ведущего магаданского петролога, даже статьи по нему у него имелись).
Ладно, мина-то миной, а где-нибудь через неделю-другую вызывает меня и этак, с носом в стол, не поднимая глаз, выдает: «Пишите обоснование постановки работ по теме об омолонском архее, сроком на 3 года с двумя полевыми сезонами» – удача №8! Очевидно, пришел-таки заказ из Сеймчана на данную работу. Вот таким путем я снова вернулся на Омолон, уже не зеленым щенком, а подкованным специалистом. Барух А-шем! [4] - 1985-86 гг. Эта моя работа и в полях, и по ее окончанию принималась сеймчанцами очень приветственно.
- И позднее. После них, уже и в ЦКТЭ, мой статус самостоятельного исследователя сомнению больше не подвергался. Тем более, что я чуть позже защитил диссертацию и как раз по Омолону. Дальше уже я сам выставлял на техсовет свои предложения о местах и задачах следующих работ. Там тоже возникали споры – куда же меня стоит направить, но мне удавалось настоять на своей позиции.
- Правда, уже ненадолго, т.к. в начале 90-х ЦКТЭ, да и все Северо-Восточное Управление перестали существовать – преобразовались в геологическую организацию под другим именем, ну и мне в таковом работать уже не довелось. Незадолго до того мне было предложено заняться темой по алмазоносности – только ею и больше никакой. А меня к ней никак не тянуло – не моя специфика и не моя любовь. К тому же тогда потребовалось бы получить высшую степень секретности, что меня никак не устраивало. Вот на этом моя геологическая деятельность в России и закончилась. Продолжилась она уже только в Израиле написанием и публикацией статей.
Вот такая постоянная цепочка необъяснимых везений, как бы случайных совпадений несвязанных друг с другом факторов и помогла мне практически с самого начала заниматься геологией на творческом уровне – прямым исследователем, а не на подхвате у кого-то, не выполняя механически то, что тебе укажет старший в поле.
И при этом я осознал достаточно быстро, что прелесть геологии не только в «бродяжничестве» (что и было для меня исходным толчком к ней), а еще и в упоении при разгадывании природных загадок строения Земли – очень непростых загадок. То есть такое занятие дает не только физическую нагрузку, но и активно нагружает голову – активно и постоянно.
Так что же способствовало моему постоянному задействию в этих делах – постоянному, несмотря на все внешние препятствия… Везения? Или направляющая Рука Свыше? Мое личное мнение тут однозначно, и слова «удача», «везение» я употребляю в качестве замены того, про что не стоит беспрерывно мусолить языком. То есть, скажем так, – для большей обыденности, привычности речи, и только.
Но тогда и та полоса невезений, что описана в начале – тоже не может быть случайной… ну неужели ж?
Да, теперь я вижу, что это именно так. Это, очевидно, были попросту испытания на прочность – а достоин ли?
Вот, такие вот выводы из всего вышеописанного…
=====================================
[1] Признаться, тут не обошлось без заметного личного компонента. Как сказано было выше, после провала на Камчатке я взял сквозной авиабилет из Петропавловска через ряд сибирских городов, намереваясь по очереди искать в них удачи при устройстве на работу геологом, и первой моей остановкой был Магадан. А в нем моя мама работала агентом Госстраха, и СВКНИИ как раз был под ее опекой. При этом, надо сказать, она пользовалась в том институте действительным уважением, или попросту – ее там любили. Так вот, когда она пожаловалась между делом Тильману, что у ее сына что-то незалаживается после института, то он ей тут же и сказал – давай его сюда, я его беру, есть вакансия в группу Мерзлякова.
[2] О той ситуации можно прочитать в моей заметке «Как я был профессором».
[3] Витя Половников к тому времени уже погиб под лавиной, катаясь на лыжах там же в Сеймчане. Про то я знал и до встречи с Борей – практически сразу по случившемся. К слову вспомнить про институтские времена – в одну из двух или трех моих поездок с институтскими слаломистами на сбор в Хибинах, мы были с Витей двое из альпинистской секции и вместе столовались – ели напАру с одной сковородки то, что сами и готовили там на плитке.
[4] Для понимания не иудейского читателя это выражение в иудаизме при переводе на христианский лад будет звучать, как «Благословен Господь».
